Политическая история брюк - Страница 40

Психологию синих чулков любого возраста и любого класса общества расшифровывает писатель Фредерик Сулье, изображая печальную картину жизни женщин-писательниц. Литературный портрет синего чулка не столько учитывает внешность, сколько пишется с моральной точки зрения: синие чулки прежде всего вызывают смех, а еще в них видят бесцеремонность, жесткость, эгоизм, тщеславие и злость. Освобожденный синий чулок в типологии Сулье может быть распознан прежде всего по позе (руки за спиной), жестам (рукопожатия с мужчинами, курение), манере говорить (обращение на «ты» к мужчинам). Одежда синего чулка — социалистки-фурьеристки состоит из плоских воротничков, нарукавников из батиста, жемчужно-серых шерстяных платьев, соломенной шляпы с бархатной обшивкой — образ, напоминающий английскую гувернантку. Так что не Домье был изобретателем синего чулка. Его серия, датируемая 1844 годом, появилась после популярных публикаций и создания театра «Одного синего чулка», которые обеспечили успех этой выдающейся серии из сорока рисунков, опубликованных в Charivari, а затем продававшихся на отдельных листах бумаги.

Синие чулки Домье — это почти всегда писательницы, которые не сумели завоевать высокого положения в общественной сфере. Многих из них он изображает одинокими, во враждебном окружении мужчин: литературных критиков, зрителей, читателей в библиотеке. Романтически настроенные, они делятся с публикой своим «я», своей «душой», выражая ее в стихах, и это делает их смешными. Их недостатки проявляются в личной жизни: плохая мать, любительница опия, нарциссическая личность перед зеркалом… Если у них есть пара, то роли в таком семействе меняются на противоположные. Часто синие чулки — старые, страшные, исхудавшие, тщеславные, посредственные, эгоистичные. Ничто не отличает их невыразительную одежду от одежды мелкой буржуазии. Некоторые видят в худом теле, осунувшемся лице, которые свидетельствуют о потере женственности, желание сменить СВОЙ ПОЛ.

Любой взрыв свободы — и это относится к периоду между свержением монархии и баррикадами июня 1848 года — ставит вопрос о самой деликатной разновидности свободы — сексуальной, которая обсуждается в спорах о женитьбе, разводе, адюльтере и проституции. Развод, запрещенный с 1816 года, естественным образом вернулся в политическую повестку дня, как и во время предыдущего восстания, которое заронило искру надежды у сторонников права на расторжение брака. 26 мая Адольф Кремье, министр юстиции временного правительства, смело предлагает пересмотреть отношение Гражданского кодекса к этому вопросу. Его немедленно начинают высмеивать в карикатурах, театре и прессе, где он уподоблялся Эжени Нибойе, которая не так уж и жарко защищала это право. Развод — прежде всего мужское требование. Он сохранился в Кодексе Наполеона, потому что мог служить угрозой для неверных жен и не воспринимался как право женщин. Поэтому оправдание развода во имя женской эмансипации и социализма, сторонники которых считали неудачный брак рабством, стало бы чем-то новым.

В действительности же требования сторонников введения развода регулярно искажаются. Завершив серию рисунков о синих чулках летом 1848 года, осенью Домье наносит новый удар. 23 сентября новый министр юстиции Александр Мари торжественно объявляет, что правительство отзывает проект закона по этому вопросу. Везувианки воспринимают это как поражение и требуют через Journal pour rire «развода или смерти!» Домье тоже смеется, изображая серию «Сторонницы развода», в которой связывает требования разрешить расторжение брака с деятельностью женских клубов. То есть в то время как феминистки проявляли осторожность в этом вопросе, опасаясь, что будет разрешен развод по инициативе мужчины, а не женщины, именно их связали с требованием развода как символизирующим сексуальную свободу. Этот парадокс следует подчеркнуть, потому что феминистский социализм, окрашенный христианским мистицизмом, далек от радикального дискурса необабувистов, этих коммунистов, от которых открещивались представители всех других социалистических течений за то, что они отрицали брачный договор (многим, безусловно, запомнился скандал, вызванный в 1841 году газетой Humanitaire, предложившей ввести обязательство для мужчин «уезжать» и заводить временные семьи и детей, «чтобы происходило более тесное перемешивание расы»). А то, как сильно морализм влиял на феминизм того времени, показала Женевьев Фрэс. Как бы то ни было, этот антифеминизм был одновременно антикоммунизмом.

Таким образом, жестокость карикатуры представляет собой угрозу: эмансипация представлена на ней как ненормальное поведение. На рисунке 5 Домье сторонницы разводов описаны как «яростно эмансипированные», потому что среди прочего они злоупотребляют алкоголем и не терпят никакого контроля. Что это — заблуждение? Или сторонницы разводов представляли собой лишь небольшую группу безумиц (их страсть к разводу смехотворна)? Или это внимание к разводу — лишь повод более подробно показать женщин, недовольных своими мужьями и не желающих пришивать им пуговицы к помочам брюк (а ведь тогда брюки будут сваливаться)? Эта серия Домье совсем не помогла сторонникам реформы.

Домье завершает живописание женщин и эволюцию нравов серией о социалистках, показывая, что борьба женщин против мужей становится еще более радикальной. Эта борьба стала «самым святым долгом», восставшие уже не стесняются изгонять из дома своего так называемого «хозяина». Это служит довольно двусмысленной рекламой для Жанны Деруан, изображенной на шести из десяти рисунков!